Для меня, как и для молодого Маритена, само слово «капитализм» оставалось чем-то наподобие ругательного слова. Древность и Средневековье не знали капитализма. В отличие от демократии и плюрализма он казался не столько духовным и общественным, сколько нарушающим единство общества и традиции. Наша семья происходит из Восточной Словакии, где мои предки владели маленькими фермами, расположенными на вершинах невысоких гор. Переехав в Америку, они жили в небольших городках Пенсильвании и Коннектикута.

Переехав в Америку, они жили в небольших городках Пенсильвании и Коннектикута. Для меня слово «община» ассоциировалось с европейскими деревнями и семейными связями, знакомыми мне с юности, а также скорее с «трудом», чем с «капиталом». В те дни слово «капитал» вызывало определенные этнические и религиозные, равно как и экономические, ассоциации.

Казалось, капиталист— это всегда протестант: кальвинист или баптист. По мере того как я знакомился с книгами европейских католических интеллектуалов двух последних столетий — Лямне, де Мэстра, Честертона, Беллоха, Шелера, Марселя и многих других, меня все больше удивляло то различие, которое они делали между англиканской (протестантской) и католической церквами. С одной стороны, они, как и я, признавали ценность индивидуализма, утилитаризма и прагматизма; с другой — подчеркивали значимость персонализма, общины и человеческой солидарности.